191

В рукописи в этом месте стоит слово «interius», однако большинство списков дает чтение «intrinsecus» [Hilka, Schumann, Bischoff 1970: 15]. Оба слова практически синонимичны и могут переводиться как «внутри», однако «intrinsecus» вызывает также библейские ассоциации: «…и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем» («…paenituit eum, quod hominem fecisset in terra, et tactus dolore cordis intrinsecus», Быт. 6:6) [Walsh 1976: 67].

Ср. с Иов. 10:1 — «…буду говорить в горести души моей» («…loquar in amaritudine animae meae») [Гаспаров 1975: 526].

Ср. с Иов. 13:25 — «Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» («Сontra folium, quod vento rapitur, ostendis potentiam tuam et stipulam siccam persequeris») и с Ис. 64:6 — «…и все мы поблекли, как лист, и беззакония наши, как ветер, уносят нас» («…et cecidimus, quasi folium, universi, et iniquitates nostrae, quasi ventus, abstulerunt nos») [Гаспаров 1975: 526].

Отсылка на Нагорную проповедь Иисуса Христа — «Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» («Omnis ergo, qui audit verba mea haec et facit ea, adsimilabitur viro sapienti, qui aedificavit domum suam supra petram; et descendit pluvia, et venerunt flumina, et flaverunt venti, et inruerunt in domum illam, et non cecidit, fundata enim erat super petram», Мф. 7: 24–25) [Гаспаров 1975: 526]. Кроме того, эти строки также связаны с Лк. 6:48 — «Он подобен человеку, строящему дом, который копал, углубился и положил основание на камне…» («Similis est homini, aedificanti domum, qui fodit in altum et posuit fundamenta supra petram…») [Traill 2018: 682].

По мнению М. Л. Гаспарова, Архипоэт здесь заимствует образ из Горация: «…тот крестьянин, что ждет, чтоб река протекла, а она-то катит и будет катить волну до скончания века» («…rusticus exspectat dum defluat amnis; at ille labitur et labitur in omne volubilis aevum», «Послания», I.2.42–43) [Гаспаров 1975: 526]. Здесь и далее оригинальные тексты «Посланий» Горация цитируются по изданию Г. Р. Фэрклафа [Horace 1929], а их русские варианты приводятся в переводах Н. С. Гинцбурга [Гораций 1970].

Быть может, это отсылка на Иов. 14:2 — «…не останавливается» («…numquam in eodem statu permanet») [Walsh 1976: 68].

Ср. с «Любовными элегиями» Овидия: «Так и кидает меня, словно корабль на волнах!» («Auferor ut rapida concita puppis aqua», II.4.8) [Walsh 1976: 68]. Здесь и далее оригинальный текст «Любовных элегий» цитируется по изданию Р. Эвальда [Ovidius 1907], а их русский вариант приводится в переводах С. В. Шервинского [Овидий 1973]. Кроме того, ср. с Прем. 5: 10–11 — «Как после прохождения корабля, идущего по волнующейся воде, невозможно найти следа, ни стези дна его в волнах; или как от птицы, пролетающей по воздуху, никакого не остается знака ее пути…» («Et tamquam navis, quae pertransit fluctuantem aquam, cuius cum praeterierit non est vestigium invenire neque semitam carinae illius in fluctibus, aut avis, quae transvolat in aere, nullum invenitur argumentum itineris illius…») [Гаспаров 1975: 527]. Кроме приведеных цитат, строка могла вызывать еще одну ассоциацию. Корабль был популярным в Средние века образом: само судно часто сопоставлялось с Церковью, а его кормчий — с Христом. Так, это сравнение встречается в «Послании к Иакову» в «Псевдо-Климентинах», апокрифических сочинениях, приписываемых Клименту Римскому [Schneemelcher 2003: 501]. Похожий образ можно найти и у Ипполита Римского: «Крылья кораблей (суть с парусами) суть церкви, море же есть мир, в котором Церковь, как корабль, обуревается в пучине, но не погибает, ибо имеет с собою опытного кормчего — Христа» [Ипполит 2008: 248]. В данном случае корабль, быть может, символизирует заблудшую душу, оставленную кормчим-Христом.

Строка отсылает к латинской поговорке «Подобное тянется к подобному» («Similis similem sibi quaerit») [Walsh 1976: 68].

Ср. с Пс. 18:11 — «…слаще меда и капель сота» («…dulciora super mel et favum redundantem») [Walsh 1976: 68].

Последователи Венеры часто воспринимаются окружающими как прожигатели жизни и бездельники, однако постоянный поиск любовных утех — это нелегкая задача, а потому едва ли их можно назвать лентяями [Traill 2018: 682].

Ср. с Мф. 7:13 — «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» («Intrate per angustam portam, quia lata porta et spatiosa via, quae ducit ad perditionem, et multi sunt, qui intrant per eam») [Гаспаров 1975: 527].

Ср. с 2Тим. 2:4 — «Никакой воин не связывает себя делами житейскими…» («Nemo militans implicat se negotiis saecularibus…») [Walsh 1976: 68].

Ср. с 2Тим 3:4 — «…более сластолюбивы, нежели боголюбивы» («…voluptatium amatores magis, quam Dei») [Walsh 1976: 68].

Имеется в виду Регинальд Дассельский [Walsh 1976: 68].

П. Г. Уолш полагает, то в данном контексте это слово означает «справедливейший» [Walsh 1976: 68], что вполне логично: обращаясь к покровителю как к своего рода арбитру, Архипоэт подчеркивает именно ту черту его характера, которая представляется наиболее значимой в данной ситуации. Уолш также приводит еще один случай, когда Архипоэт использует это же слово для обращения к Регинальду: в одном из других стихотворений он называет его «человеком исключительного ума» («vir discrete mentis») [Walsh 1976: 68].

Реминисценция на Мф. 5:28 — «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» («Ego autem dico vobis, quoniam omnis, qui viderit mulierem ad concupiscendum eam, iam moechatus est eam in corde suo») [Walsh 1976: 68].

«Dura» было устойчивым эпитетом для слова «lex», см., например, знаменитый афоризм «Dura lex, sed lex» («Закон суров, но это закон»). В даннном случае речь идет о «суровом законе» целомудрия, который был особенно строгим для связанных целибатом клириков, часто затрагивавших эту тему в своих произведениях [Walsh 1976: 68].

Слово «lēvis» помимо значений «молодой», «нежный», имеет также значение «гладкий», «безволосый». О гладкости женского тела см. «Сатурналии» Макробия (VII.7.8) [Walsh 1976: 68].

По мнению Гаспарова и Уолша, упоминание Павии в таком контексте связано с тем, что в Средние века она славилась «веселой жизнью» на всю Италию. В качестве иллюстрации своего тезиса они оба приводят слова Ландульфа Миланского, средневекового итальянского хрониста: «Милан славен духовенством, Павия — забавами, Рим — постройками, Равенна — церквами» [Гаспаров 1975: 527; Walsh 1976: 68]. Кроме того, в Павии находилась одна из самых известных в Средние века юридических школ, из-за чего туда стекались со всей Европы студенты, желающие изучать право; толпа школяров, на которых хорошо могли заработать проститутки, способствовала увеличению в городе количества женщин, занимающихся этой профессией [Parlett 1986: 232].

Скорее всего, под Венерой в этих строках имеется в виду проститутка, что весьма типично для поэзии XII в. [Traill 2018: 682]. Манящее движение средним пальцем, о котором здесь, вероятно, идет речь и который на латыни часто назывался «impudicus» («бесстыдный»), многократно упоминается у античных поэтов, например, у Ювенала — «…и покажет средний палец» («mediumque ostenderet unguem», «Сатиры», X.53, перевод наш), у Марциала — «…показываешь мне средний палец» («….impudicum ostendis digitum michi», «Эпиграммы», VI.70.5, перевод наш) и т. д. Похожий мотив втречаем также в CB178 [Walsh 1976: 68–69]. Кроме того, в оригинале все глаголы, использованные в этих строках, связаны с охотой («venor» — «охотиться», «illaqueo» — «опутывать», «predor» — «хватать добычу»), что тоже вполне типично для вагантской лирики (см. CB185, где итог полового акта характеризуется словами «bene venabatur» — «славно поохотился»).

Отсылка на «Любовные элегии» Овидия: «Тут Ипполита возьми: станет Приапом и он» («Illic Hippolytum pone, Priapus erit!», II.4.32), Ипполит — это нарицательное имя девственника [Гаспаров 1975: 527]. Кроме того, П. Годман полагает, что, помимо указанной реминисценции, здесь может таиться намек на Св. Ипполита, в честь которого была названа одна из часовен Кельна, центра епархии Регинальда. Св. Ипполит, как и покровитель Архипоэта, был в конфликтных отношениях с папством, а потому юмористический намек на его фигуру должен был, по всей видимости, смягчить Регинальда и доставить ему удовольствие [Godman 2014: 164–165].

Архипоэт обыгрывает здесь поговорку «Все дороги ведут в Рим» («Omnes viae Romam ducunt») [Godman 2014: 164].

В XII в. Павия была известна большим количеством башен в городском ландшафте (как и, например, Сан-Джиминьяно, где, в отличие от Павии, большинство из этих построек сохранилось и сейчас) [Walsh 1976: 69].

В оригинале сказано об Алетейе, богине истины в греческом пантеоне, которая здесь, вероятно, выступает в качестве синонима добродетели, а именно — целомудрия [Walsh 1976: 69]. В Средние века Алетейя была известна как персонаж из «Эклоги» Теодула, популярных стихотворных дебатов, в которых Алетейя отстаивает позиции библейских персонажей, а ее оппонент, Псевстис (буквально «Вранье») — мифологических [Traill 2020: 92]. Другая версия гласит, что текст в этом месте испорчен переписчиком и речь, вероятно, идет об Ариции, нифме-невесте Ипполита [Гаспаров 1975: 527]. Согласно еще одному предположению, вместо Алетейи в этом месте должна быть упомянута «Акрисия», то есть Даная, дочь царя Аргоса по имени Акрисий, который заточил ее в башне, чтобы она никогда не забеременела, так как ему было предсказано, что он погибнет от руки собственного внука. Однако нельзя забывать о том, что башня Акрисии в итоге «пала»: Зевс, узнав о красоте Данаи, просочился сквозь крышу башни в виде дождя из золота, чтобы стать возлюбленным пленницы, в результате чего на свет появился Персей, а потому эта версия кажется еще более сомнительной, чем предыдущая [Walsh 1976: 69]. Интересно при этом, что миф о Данае также фигурирует в вышеупомянутой «Эклоге». Общий смысл строки Д. А. Трейлл видит в том, за деньги в Павии готова продаться любая женщина, поскольку ни одна из них не подобна в своей добродетельности Алетейе [Traill 2020: 92].

Уолш видит в этой строке отсылку на Горация — «Кто от затрат на любовь обнищал, кто от пагубной кости…» («Quem damnosa Venus, quem praeceps alea nudat…», «Послания», I.18.21) [Walsh 1976: 69]. Стоит, однако, отметить, что проигрыш одежды в азартной игре — это в целом характерный для поэзии голиардов топос (см. CB196, CB203, CB219 и т. д.).

Поскольку стихотворения вагантов были нередко направлены на то, чтобы снискать различные блага у высокопоставленных лиц (подробнее об этом см. статью Гаспарова [Гаспаров 1975: 443–449]), в этой строке Архипоэт, как кажется, говорит о том, что потеря средств и одежды в азартных играх становится для него хорошим стимулом написать что-нибудь новое в надежде поправить свое материальное положение. Похожий мотив (потеря финансовой опоры, побуждающая к стихотворчеству) находим в творчестве Горация: «…ни отцовского дома нет, ни земли, — вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой, начал стихи я писать» («…paterni et laris et fundi, paupertas impulit audax ut versus facerem», «Послания», II.2.50–52). Кроме того, строка содержит и другое совпадение с творчеством Горация — в оригинале Архипоэт говорит о том что он «кует» (глагол «cudo») стихи, такую же образность встречаем в «Поэтическом искусстве»: «Если ты утверждал, что лучше не можешь, и уже дважды и трижды пробовал понапрасну, то он советовал уничтожить дурно обточенные стихи и вновь положить их под молот» («Mulius te posse negares bis terque expertum frustra: delere iubebat et male tornatos incudi reddere versus», 439–441) [Walsh 1976: 69]. Здесь и далее оригинальный текст «Поэтического искусства» Горация цитируется по изданию К. Смарта [Horace 1836], а его русский вариант приводится в переводе Гаспарова [Гаспаров 1963].

Первые слова интроита мессы по усопшим: «Вечный покой подай ему, Господи…» («Requiem eternam dona eis, Domine…») [Walsh 1976: 69].

Это знаменитое четверостишие также является реминисценцией на Овидия [Гаспаров 1975: 527]:

Мне же да будет дано истощиться в волнениях страсти,
Пусть за любовным трудом смерть отпускную мне даст,
И со слезами пускай кто-нибудь на моем погребенье Скажет: «Кончина твоя жизни достойна твоей!»

At mihi contingat Veneris languescere motu,
Cum moriar, medium solvar et inter opus;
Atque aliquis nostro lacrimans in funere dicat:
«Conveniens vitae mors fuit ista tuae!»

(«Любовные элегии», II.10.35–38).

Впоследствии эти строки сами становились предметом литературных отсылок. Так, Вальтер Шатильонский позаимствовал первые три слова первой строки для начала своей поэмы, которую он написал, по всей видимости, в 1164 г. [Traill 2018: 683], а одна рукопись XV в. даже содержит «обратную пародию» на этот текст, созданную, возможно, с целью «исправить» похабное стихотворение: лирический герой в ней открещивается от философии Архипоэта и настаивает на том, что самым важным для него является спасение души [Гаспаров 1975: 527].

Пародия на Лк. 18:13 — «…Боже! будь милостив ко мне грешнику!» («…Deus propitius esto mihi peccatori!») [Walsh 1976: 69].

Ср. с «Метаморфозами» Овидия — «Вскоре же тело ее, напитано нектаром неба...» («Protinus inbutum caelesti nectare corpus…», IV.252), и с «Одами» Горация — «…где сладостный нектар дышит, самой влитый Венерою» («…quae Venus quinta parte sui nectaris imbuit», I.13.15–16) [Walsh 1976: 69]. Оригинальный текст «Метаморфоз» Овидия цитируется по изданию Х. Магнуса [Ovid 1892], русский вариант приводится в переводе Шервинского [Овидий 1977]; оригинальный текст «Од» Горация цитируется по изданию П. Шори и Г. Дж. Лэнга [Horace 1919], русский вариант приводится в переводе Н. И. Шатерникова [Гораций 1935].

Существует несколько вариантов интерпретации этих строк. Д. Парлетт полагает, что под «епископом» в данном контексте подразумевается сам Регинальд, а вся строка — это намек на то, что его домашний виночерпий подворовывает вино из его запасов, разбавляя остатки водой, чтобы скрыть свои действия [Parlett 1986: 234]. Это предположение любопытно, особенно с учетом того, что в конце своей оправдательной речи Архипиита издевается над теми, кто, по-видимому, оклеветал его в глазах Регинальда, говоря, что он, в отличие от них, признается во всех своих пороках, тогда как те, кто на него жалуется, лишь изображают добродетель. Д. А. Трейлл считает, что в числе клеветников мог быть как раз и виночерпий, который сам при этом не чист на руку [Traill 2020: 93]. Однако более интересной представляется интерпретация М. Бэйлесс, которая полагает, что под вином, смешанным с водой, подразумевается вино для причастия [Bayless 1996: 96]. В сущности, эта версия выглядит более правдоподобной: вся «Исповедь» обращена к Регинальду, и в третьем лице он не упоминается там ни разу, поэтому предположение, что «виночерпий епископа» — это виночерпий самого архиканцлера, требует несколько больше допущений, чем интерпретация Бэйлесс. Подробнее о систематическом противопоставлении вина разбавленного и вина неразбавленного в поэзии голиардов см. статью Н. М. Долгоруковой и К. В. Бабенко [Долгорукова, Бабенко 2024].

О том, что поэту необходимо вести уединенную жизнь, писал также Гораций в «Посланиях» и «Поэтическом искусстве»: «Кроме того, неужели, по-твоему, можно поэмы в Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?» («Praeter cetera me Romaene poemata censes scribere posse inter tot curas totque labores?», «Послания», II.2.65–66), «Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает» («Scriptorum chorus omnis amat nemus et fugit urbem», «Послания», II.2.77), «…добрая часть их [поэтов] не заботится стричь ни ногти, ни бороду, ищет уединенных мест, не ходит в бани» («…bona pars non unguis ponere curat, non barbam, secreta petit loca, balnea vitat», «Поэтическое искусство», 297–298) [Walsh 1976: 70].

См. «Послания» Горация, где также упоминается «поэтов хор» («scriptorum chorus», II.2.77) [Walsh 1976: 70]. Архипоэт, как видно из следующих четырех строф, отделяет себя от «сонмов поэтов» и, разрушая устоявшуюся топику, подчеркивает собственную индивидуальность [Godman 2009: 185].

Ср. с 1Кор. 7:7 — «…каждый имеет свое дарование от Бога» («…unusquisque proprium habet donum ex Deo») [Walsh 1976: 70]. Г. Бернт, ссылаясь на Э. Курциуса, пишет о том, что замена в цитате «Бога» на «Природу» весьма характерна для XII в., увлекавшегося натурфилософией [Bernt 1991: 951].

Практически дословное повторение первой строки предыдущей строфы призвано дополнительно подчеркнуть разницу между голодным и жаждущим Архипоэтом и Архипоэтом, отведавшим вина [Walsh 1976: 70].

Буквально — «чистейшее» (в средневековой латыни сравнительная степень зачастую используется синонимично превосходной [Traill 2018: 683]), здесь в значении «лучшее» [Walsh 1976: 70].

Та же топика у Горация: «Полные кубки кого не делали красноречивым…» («Fecundi calices quem non fecere disertum?», «Послания», I.5.19) [Walsh 1976: 70]. Впрочем, приобщение к дару красноречия в результате распития вина — это в целом характерный для лирики вагантов топос (см., например, CB193, CB200, CB206 и т. д.).

Овидий здесь представленкак поэт par excellence, что характерно для культурного контекста, в котором создавалось это стихотворение [Walsh 1976: 70], — в Западной Европе XII в. получил название «Овидианского возрождения» (подробнее об этом см. книгу Ч. Г. Хаскинса [Haskins 1927]).

Ср. с Откр. 19:10, где говорится о «духе пророчества» («spiritus prophetiae»). В классической латыни слово «poetria» означало «поэтесса», однако в средневековый период оно получило также значение «поэзия, поэтическое искусство» [Walsh 1976: 70].

Представление о человеческой голове как о крепости восходит к «Тимею» Платона, известному в Средние века в пересказе Псевдо-Лонгина. Подобную метафорику встречаем также у Сенеки и Клавдиана [Walsh 1976: 70].

Феб (в греческой традиции — Аполлон) — бог, покровительствующий искусству и музам. Примечательно, что противопоставление аполлонийского (рационального) и дионисийского (иррационального) начал, характерное для философии Нового времени, не имело места в период Античности и Средних веков: в эти эпохи Дионис и Аполлон (и соотвествующие им Вакх и Феб) не осмыслялись как противоположности, а потому в союзе Вакха и Феба в стихотворении Архипоэта нет ничего парадоксального.

Мотив обличения самого себя встречаем также в «Любовных элегиях» Овидия: «Сам в преступленье своем перед судьей повинюсь» («Et veniam culpae proditor ipse meae», II.8.26) [Walsh 1976: 70].

Библейская формула, см., например, Быт. 42:15 — «…вот как вы будете испытаны…» («…iam nunc experimentum vestri…»), Исх. 33:5 — «…итак снимите с себя украшения свои…» («…iam nunc depone ornatum tuum…») и т. д. [Walsh 1976: 70].

Ср. с 2Кор. 10:15 — «Не хвалясь без всякой меры чужими трудами, мы имеем, однако, надежду благодаря возрастающей вашей вере, согласно нашему правилу, увеличиться в вас изобильно» («Non in inmensum gloriantes in alienis laboribus, spem autem habentes, crescentis fidei vestrae in vobis magnificari secundum regulam nostram in abundantiam») [Walsh 1976: 70]. Здесь мы, вопреки обыкновению, вынуждены дать собственную русскую версию библейского текста, поскольку цитируемый нам обычно Синодальный перевод не вполне отражает тот элемент цитаты, ради которого мы ее приводим.

Ср. с Ин. 8:7 — «…кто из вас без греха, первый брось на нее камень» («…qui sine peccato est vestrum, primus in illam lapidem mittat») [Гаспаров 1975: 528]. Кроме того, ср. с «Посланиями» Горация: «К морю сойдет твой певец, укроется там и, поджавши ноги, он будет читать…» («Ad mare descendet vates tuus et sibi parcet contractusque leget…», I.7.11–12) [Walsh 1976: 70].

См. Цицерон, «О дружбе»: «…перед кем он мог бы извергнуть яд своего озлобления» («…apud quem evomat virus acerbitatis suae») [Walsh 1976: 70]. Оригинальный текст трактата цитируется по изданию У. А. Фалконера [Cicero 1923], а его русский вариант приводится в переводе В. О. Горенштейна [Цицерон 1993].

Ср. с 1Цар. 16:7 — «…человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце» («…homo enim videt ea, quae parent, Dominus autem intuetur cor») [Гаспаров 1975: 528]. Не стоит удивляться замене библейского Бога на Юпитера: для поэтов этого периода, которые одинаково хоршо знают и Священное Писание, и античную литературу, подобные интеграции достаточно типичны и не несут в себе никаких антихристианских коннотаций [Walsh 1976: 70].

Ср. с Ин. 3:5 — «…если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» («…nisi quis renatus fuerit ex aqua et Spiritu non potest introire in regnum Dei») [Walsh 1976: 71].

См. интроит к мессе на Фомино воскресенье (первое воскресенье после Пасхи): «Quasi modo geniti infantes…» («Будто новорожденные младенцы…», восходящий к 1Пет. 2:2 — «Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение» («Sicut modo geniti infantes, rationale sine dolo lac concupiscite, ut in eo crescatis in salutem») [Гаспаров 1975: 528; Walsh 1976: 71].

В оригинале буквально «сосуд суеты». Ср. с. Деян. 9:15 — «Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми» («Dixit autem ad eum Dominus: vade, quoniam vas electionis est mihi iste, ut portet nomen meum coram gentibus et regibus et filiis Israhel») [Walsh 1976: 71]. Трейлл также отмечает необычный характер рифмы в этой строфе: окончить строку двумя односложными словами — это смелое и нетипичное для средневековой латинской поэзии решение [Traill 2018: 683].

Речь вновь идет о Регинальде. По замечанию Гаспарова, в это время он уже был избран в архиепископы Кельна, однако официально в этот сан еще не вступил, а потому Архипоэт называет его в этой строке «избранником» [Гаспаров 1975: 528]. Трейлл приводит конкретные датировки: избрание Регинальда состоялось в 1159 г., а посвящение в сан только в 1165 или в 1166 гг. [Traill 2018: 683]; сам текст, как упоминалось во вступительной статье, был предположительно написан в 1162–1163 гг.

В ходе исповеди, после того как исповедующийся покаялся в грехах (строфы 1–13), он обычно говорит о своем намерении исправиться (строфы 22–23), просит прощения у Бога и получает епитемью от священника. Сегодня под епитемьей обычно подразумеваются духовные упражнения (например, молитвы), но в Средние века от исповедующихся нередко требовалось каяться в своих грехах публично или совершать добрые дела в знак раскаяния [Walsh 1976: 71].

Отсылка на популярную поэму «О дивностях мира», приписывавшуюся в XII в. Овидию:

Лев благородный и в гневе щадит тех, кто просит пощады.
— Так же, как он, поступайте и вы, земные владыки.

Parcere prostatis scit nobilis ira leonis,
tu quoque fac simile quisquis dominaris in urbe.

[Гаспаров 1975: 528; Walsh 1976: 71].

Упоминание в одном отрывке и «льва», и «сладости», навеяно, быть может, Суд. 14:18 — «…что слаще меда, и что сильнее льва!» («…quid dulcius melle et quid leone fortius!») [Godman 2014: 181]. Под земными владыками, к которым обращена эта строфа, вероятно, имеются в виду германская знать, сопровождавшая Регинальда в его путешествиях по Италии, а также верхушка духовенства Павии, которая, без сомнения, должна была присуствовать при захватывающем выступлении Архипоэта [Traill 2018: 683]. Стоит также отметить, что, по предположению Годмана, под «сладостью» здесь (как и в остальных строфах стихотворения) имеется в виду «грех». Исповедь, таким образом, теряет свой основной, духовный смысл: завершающий призыв Архипоэта — это скорее просьба «не замечать» того, чего не надо, обращенная к вельможе, нежели мольба священнослужителя о милосердии [Godman 2014: 181].